2. Трансформация и структурное изменение экономики Узбекистана

Отрывок

В 2017 г. правительство Узбекистана приступило к реализации широкомасштабной программы реформ, направленной на ускорение перехода к открытой рыночной экономике. В настоящий момент страна находится на пути к укреплению своих экономических и бюджетных позиций, однако успех этих стратегических амбиций зависит от решения давних проблем, связанных с деловым климатом. Решение этих проблем также имеет решающее значение для обеспечения более широких структурных преобразований в экономике страны, которые, хотя и были инициированы в середине 1990-х гг., все еще находятся на относительно ранней стадии реализации.

2.1. Развитие частного сектора в условиях застоя структурных преобразований

Структурные преобразования в экономике Узбекистана, начавшиеся в 1991 г., остаются на относительно ранней стадии реализации. Это во многом обусловлено ограниченными успехами в перенаправлении ресурсов – человеческих и капитальных – из исторически важных отраслей, характеризующихся низким уровнем создания рабочих мест и производительности, на новые, более продуктивные виды деятельности. Хотя добавленная стоимость в сельском хозяйстве в процентах от ВВП снизилась с 27 % в 2010 г. до 25 % в 2021 г., она остается самой высокой в Центральной Азии и значительно выше, чем в Казахстане (5 %) и в среднем по ОЭСР (1 %). Напротив, добавленная стоимость в обрабатывающей промышленности за тот же период удвоилась с 10 % до 20 % ВВП, что выше, чем в Казахстане (14 %) и в среднем по ОЭСР (13 %) (Рисунок 2.1).

Рисунок 2.1. Добавленная стоимость в сельском хозяйстве, промышленности и секторе услуг (% от ВВП)

Удельный вес услуг в создании стоимости остается ограниченным. В 2021 г. добавленная стоимость в секторе услуг составила 35,7 %, что является вторым самым низким показателем в Центральной Азии после Таджикистана (35,3 %) и значительно ниже среднего показателя ОЭСР (71 %). Это ниже аналогичного показателя 2010 г. (40 %) и свидетельствует о расхождении с другой крупной экономикой Центральной Азии – Казахстаном, где доля услуг за тот же период выросла с 52 % до 54 %. Эти цифры показывают, что, хотя недавние усилия по либерализации экономики являются значительными и позитивными шагами, предстоит еще много работы по структурной трансформации страны, в результате которой больше работников будет занято в секторах с более высокой, а не низкой производительностью.

Распределение занятости также свидетельствует о проблемах со структурными изменениями и трудностях в достижении инклюзивного роста. Более 80 % населения заняты в секторах, где производительность труда составляет половину или ниже половины от средней по стране (Рисунок 2.2), хотя сохраняющаяся в Узбекистане высокая степень экономической неформальности – особенно в таких секторах с низкой производительностью, как торговля и сельское хозяйство – может означать, что в действительности в стране больше работников, занятых в секторах с низкой производительностью, чем следует из официальных данных. На сельское хозяйство приходится 27 % общей занятости, а добавленная стоимость на одного работника составляет в среднем 42,5 млн. сумов (около 3780 долларов США); доля сельского хозяйства в занятости является второй по величине в регионе после Таджикистана (46 %) и значительно выше, чем в среднем по ОЭСР (5 %). В то же время на сектора с самым высоким уровнем производительности – деятельность в сфере недвижимости, финансовые и страховые услуги, горнодобывающая промышленность, ИКТ – приходится очень небольшая доля занятости. Задача лиц, ответственных за разработку политики, – обеспечить, чтобы выгоды от высоких макроэкономических показателей страны распределялись в обществе таким образом, чтобы обеспечить инклюзивность и способствовать социальной сплоченности.

Рисунок 2.2. Добавленная стоимость на одного работника и показатели занятости в различных секторах, 2020 г. (в UZS)

Как и в других экономиках Центральной Азии, существует связь между глубиной и устойчивостью структурных изменений и диверсификацией. В значительной степени расширение сектора услуг Узбекистана – будь то создание рабочих мест в сфере услуг с высокой добавленной стоимостью, таких как финансы, или с низкой добавленной стоимостью, таких как розничная торговля и гостиничный бизнес – осуществлялось за счет ренты от торговли минеральными ресурсами и труда мигрантов. Это не умаляет успехов в создании высококачественных рабочих мест в секторе услуг в Узбекистане, но подчеркивает связь между диверсификацией и устойчивостью секторов, не связанных с внешней торговлей.

С тех пор как правительством была начата реализация программа либерализации рынка в 2016–2017 гг., динамика развития бизнеса значительно выросла. После нескольких лет относительного застоя в росте количества предприятий, начиная с 2016 г., числа входов предприятий – количества вновь созданных предприятий – начало быстро расти, в особенности в 2018 и последующих годах (Рисунок 2.3). В то же время заметно сократилось число выходов предприятий – ликвидации или банкротства ранее действующих компаний. Тенденции роста числа предприятий были нарушены пандемией COVID-19, и число предприятий, покидающих рынок, резко возросло в 2020-2021 гг., хотя число новых предприятий в течение этого периода продолжало расти. Отрасли, в которых наблюдались самые высокие темпы создания предприятий, включают (розничную) торговлю, промышленность и сельское хозяйство.

Рисунок 2.3. Динамика развития бизнеса в Узбекистане

Быстрорастущие предприятия (особенно стартапы), как правило, сосредоточены в секторах услуг, и именно в ряде этих секторов в Узбекистане наблюдаются самые низкие показатели создания предприятий. Тем не менее в целом положительные тенденции в динамике развития бизнеса происходят в контексте обширной программы либерализации рынка, значительная часть которой была направлена на облегчение открытия и закрытия бизнеса. Помимо нормативно-правовой среды, существует ряд факторов, которые могут повлиять на динамику развития бизнеса, многие из которых важны как для настоящего отчета, так и для других направлений работы ОЭСР в стране: интеграция в глобальные цепочки создания стоимости (ГЦСС), доступ к финансированию, профессиональные стандарты и регулирование рынка труда – все они играют определенную роль (OECD, 2021[5]).

Удельный вес малых и средних предприятий (МСП) и частных предпринимателей в экономике с 2000 г. увеличился. В 2000 г. в МСП было занято 4,5 млн работников, а объем производства МСП составлял 31 % ВВП. К 2021 г. занятость в МСП выросла до 10,1 млн человек, что составляет 86 % от общей занятости, а объем производства МСП составил 54,9 % ВВП. Тем не менее бурно развивающийся сектор МСП не обязательно означает развитие частного сектора, поскольку многие МСП по сути являются государственными предприятиями (ГП), а долю истинно частных компаний по официальной статистике определить затруднительно.

Рисунок 2.4. Доля МСП в торговле, ВВП и занятости (2000–2021 гг.)

Вклад МСП в торговлю растет, но интернационализацию компаний сдерживают проблемы производительности. С 2000 г. по 2021 г. доля МСП в импорте удвоилась с 22,8 % до 48,7 %, а их доля в экспорте выросла с 10,2 % до 22,3 % (Рисунок 2.4). Такой исторический дефицит торгового баланса может частично объясняться отраслевым распределением МСП в экономике и уровнем их производительности; при этом многие МСП Узбекистана сосредоточены в секторах с низкой производительностью, что является препятствием для торговли (Melitz, 2003[6]). Увеличение дефицита в последние годы также может быть связано с тем, что предприятия импортируют большее количество капитальных товаров для обновления и модернизации своих мощностей. По состоянию на 2023 г. остается недостаточно данных о масштабах непрямого экспорта в Россию, т. е. о доле торговли с Россией, в которой Узбекистан выступает в качестве посредника между третьим рынком и Россией. В 2022 г. на МСП приходилось 97,2 % всех предприятий в сельском хозяйстве и 74,9 % – в строительстве, причем эти два сектора характеризуются низким уровнем производительности. Напротив, наиболее значительная доля вновь зарегистрированных МСП в первой половине 2022 г. приходилась на торговлю (36,9 %) и промышленность (18,9 %), что указывает на тенденцию роста количества предприятий в секторах с более высокой производительностью, ориентированных на экспорт.

В Узбекистане наблюдается быстрый демографический рост, что повышает важность создания качественных рабочих мест и инклюзивности рынка труда. Экономика создает в среднем около 280 000 новых рабочих мест в год, что составляет менее половины от 600 000 новых рабочих мест, необходимых для обеспечения соответствия темпам роста рабочей силы (World Bank, 2019[7]). После начала войны России в Украине в Узбекистане также наблюдается значительный приток высококвалифицированных российских мигрантов (OECD, 2022[8]). В отсутствие достаточного количества рабочих мест трудовая миграция, скорее всего, сохранится. Денежные переводы трудовых мигрантов, составляющие 13,3 % ВВП в 2021 г., остаются важной движущей силой потребления домашних хозяйств (особенно продуктов питания), однако их значение для потребления также повышает экономическую уязвимость Узбекистана в случае спадов на ключевых внешних рынках труда, таких как Россия (OECD, 2022[8]). В то же время уровень урбанизации в Узбекистане остается низким – это признает и правительство. Президентским указом от 2019 г. была установлена цель по достижению уровня урбанизации в размере 60 % к 2030 г. (ILO, 2021[9]). Людей и капитал обычно притягивают места с большим экономическим потенциалом, но на этот процесс могут влиять барьеры на пути перераспределения земли (например, для строительства более доступного жилья в городских центрах, что является основным препятствием для многих желающих переехать в крупные города), капитала и рабочей силы. Текущие правительственные консультации по отмене системы прописки (система внутренних разрешений на трудовую мобильность, которая исторически была препятствием для внутренней миграции из села в город) могут значительно ослабить ограничения на городскую миграцию (Seitz, 2020[10]).

Значительного прогресса в процессе трансформации государства из основного производителя экономического продукта в его движущую силу еще предстоит достичь. Правительство постепенно начинает пересматривать свою роль в экономическом развитии в сторону содействия развитию частного сектора и инвестициям, например, путем улучшения рамочных условий необходимых для предпринимательства, таких как навыки, доступ к финансированию, инфраструктура и т. д. Однако исторически сложилось так, что индустриализация и рост в подавляющем большинстве случаев осуществлялись под руководством государства. Последствия использования этой модели для текущих проблем в области развития частного сектора, весьма значительны. Например, из-за того, что до 2017 г. политика была ориентирована на самообеспечение, экономическое развитие продвигалось через государственные предприятия (ГП), которые, как правило, получали защиту от конкуренции посредством различных привилегий и часто являлись монополистами в своих отраслях. В сельскохозяйственном секторе основное внимание уделялось добыче полезных ископаемых, что мало способствовало повышению производительности труда. Власти начали программу акционирования и приватизации, хотя она находится на ранней стадии реализации.

Доминирование государственных предприятий (ГП) в исторически важных секторах – главным образом, в добыче полезных ископаемых и сельском хозяйстве, а также в ключевых сетевых секторах, стало основным препятствием для структурных преобразований. На долю ГП Узбекистана, количество которых составляет около 2000, по-прежнему приходится около 50 % ВВП страны, 18 % занятости и 20 % экспорта (World Bank, 2022[11]). Влияние ГП также значительно различается по регионам, при этом вклад ГП в региональное производство варьируется от 26 % в Наманганской области до 80 % в Навоийской области и Каракалпакстане (Abdullaev, 2020[12]). Оценки истинного масштаба присутствия государства варьируются, часто в сторону увеличения, в основном из-за трудностей со сбором статистики и классификацией (власти и статистические агентства считают ГП только «государственные унитарные предприятия» со 100-процентной государственной собственностью, скрывая огромное количество компаний с частичной, часто мажоритарной, государственной собственностью, и тем самым занижая истинное присутствие государства в экономике). В отчете Всемирного банка за 2014 г., например, подсчитано, что 37 % рабочей силы было занято на государственных предприятиях, а еще 34 % являлись самозанятыми, что означает, что на долю государственных предприятий приходилось более половины всей оплачиваемой занятости в стране (World Bank, 2014[13]). Присутствие ГП в банковском секторе является значительным: на конец 2020 г. на государственные банки приходилось 88 % всех выданных в стране кредитов (World Bank, 2022[11]). Несмотря на отсутствие ясности, существует общее мнение, что присутствие государства достаточно велико, чтобы вытеснить зарождающиеся рыночные институты на задворки экономики, где их способность формировать социально-экономическую ориентацию Узбекистана будет ограничена (Abdullaev, 2020[12]).

Взаимодействие между повсеместным присутствием ГП в экономике и структурными преобразованиями является сложным и многогранным. В условиях, когда правительство активно стремится содействовать созданию высококачественных рабочих мест для быстро растущей рабочей силы, широкое присутствие ГП создает огромное количество проблем, которые будут продолжать сдерживать развитие частного сектора: мягкие бюджетные ограничения для ГП влекут за собой неэффективность, ненадлежащее управление действующими предприятиями, субсидии для поддержки услуг, оказываемых по тарифам ниже уровня возмещения затрат и влияние на инвестиции. В совокупности, масштабы присутствия ГП в экономике, ненадлежащее управление и надзор за многими из указанных предприятий, а также расположение указанных ГП в ключевых сетевых секторах – все это делает игровое поле для бизнеса неравным, ограничивая эффективность поощряемых реформ, направленных на улучшение делового и инвестиционного климата в стране.

2.2. Рост, торговля и инвестиции: актуальные экономические тенденции для развития частного сектора

С макроэкономической точки зрения Узбекистан добился значительного прогресса с начала перехода к рыночной экономике в начале 1990-х гг. С момента выхода Узбекистана из постпереходного спада в 1996 г. реальный ВВП Узбекистана рос в среднем на 5,9 % в год, что выше среднего по региону показателя в 5,5 % (World Bank, 2023[2]). Валовые запасы ПИИ в последнем перед пандемией 2019 г. равнялись 16,6% ВВП, что в четыре раза больше, чем в 2000 г., а чистый приток был равен 3,9% ВВП, что на 680 % и 35 % больше, чем в указанный выше период (UNCTAD, 2023[14]) (World Bank, 2023[2]). С 2010 г. по 2021 г. произошел семикратный рост производительности труда, измеряемый в добавленной стоимости на одного работника в млн сумов, а уровень бедности, снижение которого является ключевой амбицией правительства, с 2000 г. снизился на 88 % (измеряется как процент занятых, живущих менее чем на 1,9 доллара США по ППС в день). В 2021 г. уровень безработицы снизился с 10,5 % до 9,4 % – уровня, стабильно существовавшего в Узбекистане в годы, предшествовавшие пандемии. Также в 2021 г. внешний долг достиг 57,8 % ВВП, что ниже установленного законом порога в 60 %, при этом за последние годы он значительно увеличился (IMF, 2022[15]).

Валовое накопление основного капитала (ВНОК) внесло существенный вклад в рост за последние годы (Рисунок 2.4 B). Основным фактором роста ВНОК стали государственные инвестиции, в то время как уровень внутренних частных и иностранных прямых инвестиций остается низким (IMF, 2022[15]). Для частного сектора страны доступ к финансированию остается ключевой проблемой, отчасти из-за неразвитости национального банковского сектора и всепроникающей роли государства в нем; для крупных компаний дополнительным препятствием является неразвитость местных рынков капитала. МСП страдают от особенно сложных условий доступа к финансированию, в значительной степени из-за жестких требований к залоговому обеспечению и высокой стоимости кредита, при этом около 64% МСП полагаются на внутренние источники инвестиций (OECD, 2021[16]). Кредит частному сектору в процентах от ВВП значительно вырос с 2016 г., поднявшись с самого низкого показателя в Центральной Азии (11,8 %) до самого высокого (35,7 %), хотя этот показатель остается намного ниже среднего показателя по ОЭСР (160,7 % ВВП) и сопровождается быстрым ростом проблемной задолженности. Дополнительным ограничением является сложность разграничения между ростом кредитования реального частного сектора и ростом кредитования предприятий с разной степенью государственного контроля (World Bank, 2023[17]).

Обвал инвестиций – государственных и частных – после пандемии COVID-19 оказал немедленное и значительное влияние на рост реального ВВП, хотя тенденция роста Sостается положительной (Рисунок 2.5 a). С 2019 г. вклад ВНОК в рост ВВП остается незначительным, а ужесточение глобальных монетарных условий усложнит для государства задачу оставаться ведущим инвестором страны, повышая важность принятия мер экономической политики для поддержки внутреннего кредитования и привлечения ПИИ. В то же время роль потребления домашних хозяйств как фактора роста значительно возросла (Рисунок 2.5 b).

Рисунок 2.5. Реальный рост ВВП и факторы роста

Хотя важно не принижать экономические показатели Узбекистана, в целом сильные макроэкономические тенденции страны после переходного периода следуют установленной траектории конвергенции. В литературе по экономическому развитию говорится, что страны с развивающейся экономикой, испытывающие дефицит капитала, растут быстрее, чем богатые капиталом развитые страны, из-за снижения предельной доходности инвестиций, чем можно объяснить первоначальные экономические успехи Узбекистана (Abramovitz, 1986[19]) (Barro and Sala-i-Martin, 2004[20]). На фоне этой долгосрочной тенденции и без того сложное десятилетие завершилось пандемией COVID-19 и войной России с Украиной. Под влиянием ряда мощных внешних потрясений – глобального финансового кризиса в 2008-2009 гг., а затем окончания резкого роста цен на сырьевые товары в 2014-2015 гг., что повлияло на страну вследствие ее глубоких торговых и трудовых связи с Россией – стало казаться, что траектории роста, основанные на сырьевых товарах и цикличности, характерные для всего региона, начали исчерпывать себя: рост оставался высоким, но замедлялся (Рисунок 2.5 c), и конвергенция со странами ОЭСР начала стагнировать; разрыв в конвергенции с Казахстаном также продолжил увеличиваться (Рисунок 2.5 d) (OECD, 2021[21]).

Процесс реформирования, начавшийся в Узбекистане в 2017 г., был отчасти ответом на необходимость поиска новых путей для достижения устойчивого, инклюзивного и устойчивого роста. Основной замысел этих реформ заключался в том, чтобы позволить частному сектору играть более значительную роль в экономике, уменьшить роль государства в экономике и улучшить экономические «подушки безопасности» страны. Первые макроэкономические показатели свидетельствуют о том, что эти реформы, возможно, уже способствуют укреплению экономических и бюджетных позиций страны. В период с 2017 г. по 2019 г. среднегодовой рост в Узбекистане составил 5,2 %, что немного ниже среднего показателя по Центральной Азии, равного 5,5 %. Более сильные фундаментальные показатели, эффективные инструменты политики, обеспечивающие смягчение рисков – низкое отношение государственного долга к ВВП (хотя в последние годы оно значительно выросло), значительные международные резервы, денежные переводы и др., а также высокие цены на золото (основной экспортный товар) позволили стране смягчить последствия пандемии (IMF, 2022[15]) (OECD, 2021[21]). В 2022 г. экономика, судя по всему, относительно хорошо перенесла очередной шок от войны России в Украине, и рост ВВП в 2022 г. составил 5,2 %, хотя отчасти это может быть связано с некоторыми единовременными факторами, такими как быстрый рост потребления домашних хозяйств.

Хотя Узбекистан имеет одну из самых энергоемких экономик в мире, страна увеличивает производительность выбросов и потребление энергии относительно роста. Интенсивность выбросов CO2 в Узбекистане – объем CO2, необходимый для производства продукции на сумму 1 доллар США по ППС – снизилась почти на 75 % в период с 2000 г. по 2020 г., но текущий уровень (0,43 кг CO2/доллар США по ППС) остается на 77 % выше среднемирового (Рисунок 2.6 a) (IEA, 2022[22]). В то же время в 2020 г. 1 тонны нефтяного эквивалента (ТНЭ) в Узбекистане было достаточно для производства продукции на сумму 5524 долларов США, и этот уровень, хотя и является значительно более высоким, чем в 2000 г. (так, например, в 2000 г. при помощи той же 1 ТНЭ удалось бы произвести меньше продукции), остается намного ниже среднего уровня по странам ОЭСР, где 1 ТНЭ дает вдвое больше продукции (Рисунок 2.6 b). Сохраняющийся высокий уровень выбросов CO2 и энергии, необходимой для роста Узбекистана, обусловлен наличием ряда энергоемких производств и преобладанием ископаемого топлива в энергоснабжении страны (Рисунок 2.6 c), хотя положительная тенденция к снижению свидетельствует о том, что модернизация промышленной базы и энергетического сектора с 2000 г. оказала влияние на экологический след экономики Узбекистана (Рисунок 2.6 d). Тем не менее цена неэффективности и выбросов очень велика как для правительства, так и для общества Узбекистана. По оценкам Директората по охране окружающей среды ОЭСР, в Узбекистане самый высокий уровень преждевременной смертности от воздействия твердых частиц (PM2.5) в Центральной Азии (около 800 на 1 000 000 жителей), а социальные издержки от преждевременной смертности в результате воздействия загрязнения PM2.5 в 2019 г. составили около 10 % ВВП (OECD, 2022[23]).

Рисунок 2.6. Интенсивность выбросов CO2 и энергоемкость экономики Узбекистана

Реформы, направленные на поддержку международной торговли, были одним из основных компонентов более широкого процесса реформирования, начавшегося в 2017 г., а недавнее возобновление переговоров о вступлении Узбекистана в ВТО стало еще одним свидетельством интернационализации страны. С 2016 г. доля торговли в ВВП более чем удвоилась с 29 % ВВП – на тот момент самого низкого уровня в Центральной Азии – до 64 % в 2019 г., хотя частично этот рост может быть обусловлен реформами по либерализации валютного режима. Страна по-прежнему имеет значительный дефицит торгового баланса, который в последние годы мог увеличиться из-за необходимости инвестировать в капитальные товары для модернизации и расширения промышленной базы. В экспорте преобладают низкотехнологичные, в основном сырьевые товары: наибольшую долю экспортной корзины страны составляют золото, хлопок и некоторые другие минеральные и топливные продукты. Напротив, на средне- и высокотехнологичную продукцию приходится очень малая доля экспорта, что свидетельствует либо о низком уровне экспортной ориентации этих отраслей, либо об отсутствии более наукоемких и технологичных мощностей, необходимых для их развития (Рисунок 2.7).

Рисунок 2.7. Структура торговли: экспортная корзина и партнеры

В 2021 г. крупнейшим экспортным рынком Узбекистана являлась Швейцария, на долю которой приходилось 17 % экспорта этой страны. Значительная доля Швейцарии как экспортного партнера Узбекистана отражает важность европейской страны для аффинажа золота, а также важность золота в экспорте Узбекистана: 99,9 % экспорта Узбекистана на швейцарский рынок приходится на этот драгоценный металл. Другими крупными партнерами по экспорту являются Великобритания (13,3 % экспорта), Китай (12,4 %) и Россия (12,1 %). Состав экспортной корзины страны существенно различается в зависимости от страны, при этом экспорт в Великобританию, как и в Швейцарию, почти полностью состоит из золота. Напротив, экспорт на другие рынки, такие как Китай, Россия и Турция, более разнообразен, хотя преобладают сырьевые и низкотехнологичные товары. Учитывая ограниченность транспортных связей Узбекистана, неудивительно, что его крупнейшие торговые партнеры по товарам с более низким соотношением стоимости и веса находятся в географической близости. Доля экспорта в страны ЕС27 остается небольшой (2,7 %), хотя этот показатель может вырасти в ближайшие годы после введения соглашения об упрощении процедур торговли по Всеобщей системе преференций (GSP+) между ЕС и Узбекистаном в апреле 2021 г.

В значительной степени из-за крайне ограничительного регулирования инвестиций уровень ПИИ в Узбекистане исторически был намного ниже, чем в других странах Центральной Азии. Тем не менее, начиная примерно с 2014 г., доля ПИИ в ВВП и в общем объеме ВНОК имеет тенденцию к росту, в то время как в регионе наблюдается обратная тенденция (Рисунок 2.8). Отчасти это отражает ослабление жесткого инвестиционного и валютного регулирования, которое сдерживало приход иностранных инвесторов в Узбекистан, однако, возможно, это также связано с доступностью в Узбекистане отличающихся от других региональных экономик возможностей для инвесторов, таких как размер внутреннего рынка. Увеличение доли ПИИ во ВНОК Узбекистана является ключевой целью правительства, но успех будет зависеть как от решения давних проблем с внутренним деловым климатом, так и от других нормативных и структурных вопросов, представляющих наиболее серьезные вызовы для международных инвесторов, включая отсутствие развитого внутреннего рынка капитала и отсутствие механизмов софинансирования, таких как государственно-частное партнерство (ГЧП).

Рисунок 2.8. Прямые иностранные инвестиции в Узбекистане

Хотя Узбекистану пока удается относительно успешно справляться с экономическими последствиями вторжения России в Украину, затяжной конфликт может создать серьезные проблемы для социально-экономического благосостояния в Узбекистане. На долю России по-прежнему приходится более 20 % импорта и 12 % экспорта, а большая часть внешней торговли Узбекистана проходит через Россию – недостаточно развитые торговые связи между Узбекистаном и другими регионами означают, что внешняя торговля может стать для него более затруднительной и затратной (IMF, 2022[15]). Другим важным каналом влияния на Узбекистан являются денежные переводы, уровень которых в 2021 г. оставался близким к 10 % ВВП и из которых почти 75 % приходилось на Россию. Каждое шестое домохозяйство в Узбекистане полагается на денежные переводы как на основной источник дохода, и в среднем они составляют 20 % доходов домохозяйств (Там же). Как и в других регионах мира, рост цен на сырьевые товары – в частности, на продовольствие (пшеницу) и топливо – может привести к росту инфляции, которая на протяжении 2022 г. оставалась выше 10 % (OECD, 2022[27]).

Список литературы

[12] Abdullaev, U. (2020), State-Owned Enterprises in Uzbekistan: Taking Stock and Some Reform Priorities, ADBI Working Paper Series, No. No. 1068, Asian Development Bank Institute, https://www.adb.org/sites/default/files/publication/560601/adbi-wp1068.pdf.

[19] Abramovitz, M. (1986), Catching Up, Forging Ahead, and Falling Behind, The Journal of Economic History, No. Vol. 46, No. 2, Cambridge University Press, https://www.jstor.org/stable/2122171?seq=1.

[20] Barro, R. and X. Sala-i-Martin (2004), Economic Growth (2nd ed.), The MIT Press, http://piketty.pse.ens.fr/files/BarroSalaIMartin2004Chap1-2.pdf.

[22] IEA (2022), Uzbekistan 2022: Energy Policy Review, International Energy Agency, Paris, https://iea.blob.core.windows.net/assets/0d00581c-dc3c-466f-b0c8-97d25112a6e0/Uzbekistan2022.pdf.

[3] ILO (2023), ILOSTAT, ILO, Geneva, https://ilostat.ilo.org/.

[9] ILO (2021), Towards Full and Productive Employment in Uzbekistan: Achievements and Challenges, Employment Country Reports Series, ILO, https://www.ilo.org/wcmsp5/groups/public/---europe/---ro-geneva/---sro-moscow/documents/publication/wcms_782059.pdf.

[15] IMF (2022), Republic of Uzbekistan: 2022 Article IV Consultation-Press Release; Staff Report; and Statement by the Executive Director for the Republic of Uzbekistan, IMF, DC, https://www.imf.org/en/Publications/CR/Issues/2022/06/22/Republic-of-Uzbekistan-2022-Article-IV-Consultation-Press-Release-Staff-Report-and-519919.

[6] Melitz, M. (2003), The Impact of Trade on Intra-Industry Reallocations and Aggregate Industry Productivity, Econometrica, No. Vol. 71, No. 6 (Nov. 2003), The Econometric Society, https://www.jstor.org/stable/1555536.

[24] OECD (2023), Green Growth Indicators, OECD Publishing, Paris, https://stats.oecd.org/Index.aspx?DataSetCode=GREEN_GROWTH.

[23] OECD (2022), Green Economy Transition in Eastern Europe, the Caucasus and Central Asia: Progress and Ways Forward, OECD Green Growth Studies, OECD Publishing, Paris, https://www.oecd-ilibrary.org/docserver/c410b82a-en.pdf?expires=1677162424&id=id&accname=ocid84004878&checksum=F2BCEEF95E86BA77A3ACBB7C97571F14.

[27] OECD (2022), Weathering Economic Storms in Central Asia, OECD Publishing, https://www.oecd.org/publications/weathering-economic-storms-in-central-asia-83348924-en.htm.

[8] OECD (2022), Weathering Economic Storms in Central Asia: Initial Impacts of the War in Ukraine, OECD, Paris, https://www.oecd-ilibrary.org/docserver/83348924-en.pdf?expires=1674661005&id=id&accname=ocid84004878&checksum=D702728E79EA5A3E54D1B3CA7ED454E9.

[21] OECD (2021), Beyond COVID-19: Prospects for Economic Recovery in Central Asia, OECD Publishing, Paris, https://www.oecd.org/eurasia/Beyond_COVID%2019_Central%20Asia.pdf.

[16] OECD (2021), Boosting the Internationalisation of Firms through better Export Promotion Policies in Uzbekistan, OECD Eurasia Policy Insights, OECD Publishing, Paris, https://www.oecd.org/eurasia/Monitoring_Review_Uzbekistan_ENG.pdf.

[5] OECD (2021), Understanding Firm Growth: Helping SMEs Scale Up, OECD Studies on SMEs and Entrepreneurship, OECD Publishing, Paris, https://doi.org/10.1787/fc60b04c-en.

[10] Seitz, W. (2020), Free Movement and Affordable Housing: Public Preferences for Reform in Uzbekistan, World Bank Policy Research Working Papers, No. No. 9107, World Bank, DC, https://documents1.worldbank.org/curated/en/595891578495293475/pdf/Free-Movement-and-Affordable-Housing-Public-Preferences-for-Reform-in-Uzbekistan.pdf.

[18] The State Committee of the Republic of Uzbekistan on Statistics (2023), National Accounts, The State Committee of the Republic of Uzbekistan on Statistics, Tashkent, https://stat.uz/en/official-statistics/national-accounts.

[4] The State Committee of the Republic of Uzbekistan on Statistics (2023), Small Business and Entrepreneurship, The State Committee of the Republic of Uzbekistan on Statistics, Tashkent, https://stat.uz/en/official-statistics/small-business-and-entrepreneurship.

[1] UN (2023), Value added by industries at current prices (ISIC REV. 4), United Nations, New York, http://data.un.org/Data.aspx?d=SNA&f=group_code%3A204.

[25] UN Comtrade (2023), UN Comtrade Database, UN Comtrade, Geneva, https://comtrade.un.org/.

[26] UNCTAD (2023), Foreign direct investment: Inward and outward flows and stock, annual, UNCTAD, Geneva, https://unctadstat.unctad.org/wds/TableViewer/tableView.aspx?ReportId=96740.

[14] UNCTAD (2023), UNCTATStat, UNCTAD, Geneva, https://unctadstat.unctad.org/EN/.

[17] World Bank (2023), Domestic credit to private sector (% GDP), World Bank, DC, https://data.worldbank.org/indicator/FS.AST.CGOV.GD.ZS?end=2020&locations=UZ-KG-TJ-KZ-OE&start=2011&view=chart.

[2] World Bank (2023), World Bank Development Indicators, World Bank, DC, https://databank.worldbank.org/source/world-development-indicators.

[11] World Bank (2022), Uzbekistan: The Second Systematic Country Diagnostic, World Bank, DC, https://documents1.worldbank.org/curated/en/933471650320792872/pdf/Toward-a-Prosperous-and-Inclusive-Future-The-Second-Systematic-Country-Diagnostic-for-Uzbekistan.pdf.

[7] World Bank (2019), Toward a New Economy: Uzbekistan Country Economic Update Summer 2019, World Bank, https://documents1.worldbank.org/curated/en/866501562572675697/pdf/Uzbekistan-Toward-a-New-Economy-Country-Economic-Update.pdf.

[13] World Bank (2014), The Skills Road: Skills for Employability in Uzbekistan, World Bank, DC, https://documents1.worldbank.org/curated/en/744581468230693258/pdf/910100WP0P14350d000Uzbekistan0Final.pdf.

╳

Metadata, Legal and Rights

Настоящий документ и любые содержащиеся в нем данные и карты не затрагивают статуса территорий и их суверенитета, делимитацию государственных границ и пограничных линий, а также названия территорий, городов и областей. Выдержки из опубликованных материалов могут быть предметом дополнительных заявлений об ограничении ответственности, которая установлена для полной версии публикации, размещенной по указанной ссылке.

https://doi.org/10.1787/84ffe567-ru

Использование настоящего документа, будь то в цифровой или печатной форме, регулируется Условиями, которые доступны по адресу https://www.oecd.org/termsandconditions.